Примечания книги Шукшин. Автор книги Алексей Варламов

1

Так называли жен или вдов заключенных сибирских лагерей.

2

Ситуацию с «Затейником» подробно рассмотрел во вступительной статье к девятитомнику В. М. Шукшина (Барнаул, 2014) барнаульский филолог и главный редактор этого издания Д. В. Марьин, который тщательно изучил подшивки журнала за послевоенные годы: «Произведений, подписанных фамилией „Шукшин“ или „Попов“, в них нет. Да и не могло быть. В 1946–48 гг. здесь печатались исключительно маститые советские поэты и писатели: С. Михалков, С. Маршак, Н. Тихонов, М. Исаковский, Б. Полевой, С. Баруздин и др. Опубликовать в этом журнале свое произведение начинающему писателю, тем более подростку, было просто невозможно. Вряд ли Василий Попов этого не осознавал. Но одна зацепка все же есть. В № 1 журнала за 1947 г. был объявлен конкурс „Игра-чайнворд ‘По городам Советского Союза’“. Ребятам предлагалось составить „дневник“, в центре которого — воображаемое путешествие по городам СССР. <…> Предположим, что подобный дневник путешествий по городам СССР и был отправлен Василием в редакцию журнала».

3

И вот что важно — ударение. В Сибири эта фамилия произносится с ударением на первый слог: Шу́кшин. Но сдвиг передает ощущение удара — Шукши́н.

4

Ср. в автобиографии В. И. Белова, опубликованной в первом томе его семитомного собрания сочинений (2012): «Голод продолжался вплоть до начала 50-х годов. Ели толченую солому, замешанную на картофеле, ели кору, мох, сухой дягиль, конину, даже дохлую конину».

5

Вот фрагмент этого журналистского «допроса» и Пашкина реакция: «— Где вы учились?

— В школе.

— Где, в Суртайке же?

— Так точно.

— Сколько классов кончили?

Пашка строго посмотрел на девушку.

— Пять. Неженатый. Не судился еще. Всё?»

6

А вот отрывок из разговора между Пашкой Колокольниковым и его соседями по больничной палате, когда сломавший ногу Колокольников попадает в больницу:

«— Ты что, герой, что ли? — спросил Пашку один „ходячий“, когда за профоргом закрылась дверь.

Пашка некоторое время молчал.

— А вы разве ничего не слышали? — спросил он серьезно. — Должны же были по радио передавать.

— У нас наушники не работают. — Белобрысый щелкнул толстым пальцем по наушникам, висевшим у его изголовья.

Пашка еще немного помолчал. И ляпнул:

— Меня же на Луну запускали.

У всех вытянулись лица, белобрысый даже рот приоткрыл.

— Нет, серьезно?

— Конечно. Кха! — Пашка смотрел в потолок с таким видом, как будто он на спор на виду у всех проглотил топор и ждал, когда он переварится, — как будто он нисколько не сомневался в этом.

— Врешь ведь? — негромко сказал белобрысый.

— Не веришь — не верь, — сказал Пашка. — Какой мне смысл врать?

— Ну и как же ты?

— Долетел до половины, и горючего не хватило. Я прыгнул. И ногу вот сломал — неточно приземлился.

Первым очнулся человек с „самолетом“.

— Вот это загнул! У меня ажник дыхание остановилось.

— Трепло, — сказал белобрысый разочарованно. — Я думал — правда».

7

Здесь и далее купюры сделаны публикаторами писем.

8

Вот выдержка из книги В. Ф. Гришаева — его телефонный разговор с учительницей, принимавшей у Шукшина экзамен:

«— Это вы поставили ему тройку по русскому языку?

В трубке — тихий смех.

— Что делать? Я еще старалась особо не придираться. Хотелось помочь парню выйти на большую дорогу…»

Это, конечно, не отменяет того факта, что большинство экзаменов Шукшин сдал без всяких поблажек.

9

В некоторых жизнеописаниях В. М. Шукшина упоминается тот факт, что он якобы был избран вторым секретарем райкома комсомола (писал об этом и Василий Белов), но это не соответствует действительности. Ср. в сборнике мемуаров «Он похож на свою родину»: «Как вспоминает Иван Маркович Швед, работавший в ту пору секретарем крайкома ВЛКСМ, „…я пытался его <Шукшина> убедить, говорил о том, что у него для секретаря райкома есть данные, но он стоял на своем: „Я работать не буду“. Выдвижение не состоялось“».

10

Ср. также в письме Юрия Казакова Виктору Конецкому: «Недавно я написал рассказ „Трали-вали“ про бакенщика на Оке и вообще про Русь и русский характер, а больше всего про себя».

11

Было это или не было — кто скажет, но Белинский тут не случаен, в рабочих тетрадях 1961 года у Шукшина есть запись: «Читайте, братцы, Белинского. Читайте хоть тайно — ночами. Днем высказывайте его мысли, как свои, а ночами читайте его. Из него бы Евангелие сделать».

12

От слова «алексия» — неспособность овладеть процессом чтения.

13

С этим суждением не согласилась директор музея Шукшина в Сростках Л. А. Чуднова: «И не думаю, что все на него обиделись и разозлились, что уехал в Москву, а мы его тут вырастили, воспитали, а чем они ему помогали-то больно? Ну разрешили сдать экстерном экзамены, он бы их все равно сдал как ученик вечерней школы, только позже на годы. Такой подход для нашего времени характерен, когда все пытаются извлечь пользу и выгоду из всех. Тогда была идейность партийная, реально была у людей, ответственных и руководителей. Но Вы верно подметили, оставалась какая-то ревность у земляков или даже отчуждение: ты там, а мы здесь. Это когда уже был известен на всю страну. Так это естественно для каждого места».

14

Ср. в воспоминаниях матери: «Васе тогда лет семь было. Стала его брать с собой на раскорчевку… За корчевание пней давали два-три трудодня, их выгодно было корчевать: трудодень тогда стоил двенадцать копеек. Отец мой подарил Васятке топорик. Ох, как он ему был рад, первое время чуть не спал с ним. Так на раскорчевку он всегда его с собой брал, да еще большую веревку, а я — лом и лопату. Вот работаем. Смотрю, а рубашка у дитенка-то вся мокрая, со лба пот капает. Говорю ему: „Отдохни, сыночек, намаялся уж“. — „Нет, — отвечает, — не устал я, мама, просто жарко“.

А как пень-то одолеем, выдернем, уж как он доволен, как радуется».

15

Именно об этом фильме Шукшин писал Ивану Попову в 1957 году: «Сейчас отснял свою курсовую работу (звуковую) — 150 м. По своему сценарию. Еще не смонтировал. Впервые попробовал сам играть и режиссировать. Трудно, но возможно».

16

Не путать с Александром Витальевичем Гордоном.

17

Но есть очень любопытное воспоминание Михаила Ульянова, относящееся к этому сюжету: «Однажды я пришел с одной неосуществившейся идеей к Андрею Тарковскому: он собирался ставить „Гамлета“ в театре имени Вахтангова и хотел, чтобы Гамлета играл я (по разным причинам, от нас не зависящим, Тарковский поставил „Гамлета“ позже и не у нас, а в театре имени Ленинского комсомола). Когда я пришел к Тарковскому домой, то неожиданно увидел у него Василия Макаровича. <…> Он расхаживал по комнате широкими шагами, сунув руки в карманы брюк, все время ерошил волосы, был очень разговорчив и страшно возбужден. Казалось, Шукшину было страстно необходимо, чтобы наш альянс с Тарковским состоялся, ему невероятно нравилась эта идея. Тарковский точно и абсолютно конкретно рассказывал о своем понимании великой трагедии, а Василий Макарович принимал необыкновенно заинтересованное участие в разговоре».

18

Ю. Н. Арабов в одной из статей («Шукшин в поисках Родины») приводит «апокриф, почерпнутый от близкого товарища Василия Макаровича»: «Вгиковское общежитие, вторая половина 50-х годов, вой в коридоре. <…> Что такое? Что происходит? Вася Шукшин. Плачет. Плачет навзрыд на несколько этажей. Тот человек, которому я доверяю и который мне это рассказал, врывается в комнату и говорит: „Вася! Что происходит? Что ты? Что ты не можешь успокоиться?“ Он говорит: „Да ты понимаешь, отец оказался не врагом народа. Отец реабилитирован“. И показывает те самые документы Хрущева о том, что либо посаженный, либо убитый не оказался врагом народа. <…> Говорят Василию Макаровичу: „Да ты что! Радоваться надо, что отец не враг народа. Чего же ты рыдаешь?“ Он говорит: „Дурак ты! Ничего не понимаешь“».

19

Секретарь парторганизации ВГИКа. — Примечание А. Меленберга.

20

Ректор ВГИКа. — Примечание А. Меленберга.

21

Парадоксальность и мистическая глубина этого сюжета заключаются в том, что наряду с сыном расстрелянного крестьянина Шукшина прописку в московской квартире О. М. Румянцевой получил благодаря браку (возможно фиктивному) с ее дочерью Ириной сын расстрелянного члена Политбюро Николая Ивановича Бухарина — Юрий Ларин, долгое время скрывавший свое настоящее отчество и отцовскую фамилию. Поскольку Бухарин в те годы имел тайную репутацию защитника крестьян, пострадавшего от Сталина, то знакомство двух молодых людей, потерявших отцов в годы террора, — Ларина и Шукшина — факт поразительный. По свидетельству А. П. Лебедева, автора книги «Печальник земли русской», «Шукшин, бывая в подпитии, крепко брал его (Ларина. — А. В.) за плечи, тряс и в гневе, с горечью выдавливал: „Юрка! За что наших отцов расстреляли? Объясни мне!“». Писал о Румянцевой Василий Белов: «…у меня имелся интерес к ее дочери Ире и зятю Юре Бухарину. Я готовился работать над хроникально-художественной книгой „Кануны“ и своей широкой задумкой делился с Макары чем. Шукшин ездил ночевать в эту квартиру только в самых отчаянных случаях. Он стеснялся приезжать туда часто. Ольга Михайловна навсегда останется в благодарной памяти шукшинских почитателей. Не в пример многим начальникам, предательски подставлявшим Макарыча под тяжкий пресс неустроенного быта, она по-матерински принимала даже меня. Ее дочь Ирина и зять художник Юра Бухарин рассказали и показали мне очень многое из того, что мне потребовалось для работы. Тогда я, как многие, идеализировал Николая Бухарина, считал, что Сталин — это сатрап, и что Бухарин на суде был подставным, не настоящим. (Сергей Николаевич Марков, с которым после института я сильно подружился и который с удовольствием ездил в Вологду, говорил: „Ходили слухи, что у Бухарина на суде отвалилась бородка“.) нас с Макарычем к Сталину и ко всей его братии существовал особый счет, о коем мы поговорим еще в этой книге. Юра Бухарин был сыном известной еврейки-красавицы, очаровавшей Николая Бухарина. После развода Юры с дочерью Ольги Михайловны Ириной он не ответил на мою просьбу о встрече. Следы его затерялись в грандиозной Москве, а может быть, и в Нью-Йорке. Но в то время я дружески встречался с Юрием Николаевичем».

22

Где в ту пору работала Румянцева, так что ее знакомство с Дроздовым восходит к тем далеким годам.

23

Воспоминания А. С. Берзер предназначались для печати, и понятно, что в 1970-е годы она не могла назвать имя этого автора, оказавшегося политэмигрантом. Скорее всего речь идет о В. П. Некрасове.

24

Эта, прежде никогда не публиковавшаяся, запись из архива А. И. Солженицына любезно предоставлена вдовой писателя Н. Д. Солженицыной.

25

Здесь Шукшину повезло больше, чем Белову: автобиографический рассказ Василия Ивановича о деревенском парне, который, сбивая в кровь ноги, проходит тридцать километров за паспортом, чтобы получить отказ — один из самых горьких документов советской эпохи, которую иным сегодня так охота прославлять.

26

Шукшин не был ни завистлив, ни злопамятен и впоследствии о фильме Тарковского отзывался очень высоко: «В „Ивановом детстве“ Тарковского есть не забываемый для меня кадр — лошадь жует яблоки. Да, это символический кадр. Но он родился не от желания удивить, загадать загадку. А от огромного чувства и сострадания к ужасу, который претерпел народ. Он, этот кадр, не выдуман, а естественно вышел, родился из судьбы мальчика, лишенного детства, естественности жизни. Я ужаснулся правде, какая она страшная, объемная».

27

Первым мужем Виктории Софроновой был довольно активный в ту пору литературный критик Дмитрий Стариков.

28

Человека тоже с очень горькой судьбой, еще раз доказывающей, как все сложно и неоднозначно в нашей истории: в 1926 году Владимир Александрович Софронов, юрист Северо-Кавказского военного округа, был расстрелян «за связь с контрразведкой Белой армии» в годы Гражданской войны. Но в отличие от Шукшина, Анатолий Владимирович Софронов гамлетовским комплексом не страдал.

29

Виктория Софронова ссылалась в данном случае на Григория Свирского, писателя-эмигранта, автора книги с пышным названием «На лобном месте»:

«Честнейший, словно „без кожи“, человек <Шукшин>, едва став известным, попал в капкан. Кинулась к нему со всех сторон нечисть. Ты, мол, наш, деревенский, русский, исконный. Поселили его у дочери Анатолия Софронова, повезли к Шолохову.

Каково-то было ему печататься в „Новом мире“ у Твардовского, а домой ехать — к Софронову.

Жизнь, которой, как известно, руководил Отдел культуры ЦК КПСС, подталкивала его в спину — к шолоховым и софроновым. Сердце же рвалось — к правде…»

30

Первый самиздатский журнал православно-патриотического направления, выходивший с 1971 года в машинописном виде по три номера в год (около 50 экземпляров); в 1974-м по распоряжению председателя КГБ СССР Ю. В. Андропова против В. Н. Осипова было возбуждено уголовное дело «по факту издания антисоветского журнала „Вече“» (приговорен к восьми годам заключения).

31

В. Р. Менжинский скончался в 1934 году, а события происходили в послевоенные годы.

32

Когда эта часть книги была написана, обнаружилось новое обстоятельство. Шукшинское письмо Белову цитировалось по собранию сочинений в восьми томах, изданному в 2009 году в Барнауле, где публикаторы расшифровали «М-ву» как «Москву», а в том же письме, опубликованном пять лет спустя в девятитомнике 2014 года (изданном там же), «М-ва» расшифровывается как Мордюкова. Последняя версия, как оказалось, точнее, но в шукшинских координатах и от первой не стоит отказываться.

33

А надо сказать, что Шукшин очень уважал массовку. Ср. в его рабочих записях: «Никак не могу относиться к массовке равнодушно. И тяжело командовать ею — там люди. Там — вглядишься — люди! Что они делают?!! И никогда, видно, не откажусь смотреть им в глаза».

34

И поэтому когда писатель Захар Прилепин, рассуждая о шукшинском Разине, написал в одной из своих недавних статей («По Шукшину») о том, что «Разин <…> против царя не выступал — наоборот он, как и самозванец Пугачев, как и Болотников ранее, хотел добраться к московскому Кремлю, пасть государю (или государыне, в случае Пугачева) в ноги и испросить позволения перебить всех бояр-предателей и дворян-подонков», то с этим трудно согласиться. Разин у Шукшина на такое не способен. Для него и царь, и бояре одним миром мазаны. И Шукшин скорее был анархист, нежели патерналист.

35

Ср. также рубцовские строки: «Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны, / Но жаль мне, но жаль мне порушенных белых церквей».

36

А вот это точно зря. Отец Алипий, легендарный «Великий Наместник» Псково-Печерского монастыря, в миру Иван Михайлович Воронов, боевой офицер, ветеран Великой Отечественной войны, фактически спас обитель в годы советских гонений. Приведем несколько фрагментов из книги о. Тихона Шевкунова «Несвятые святые», посвященных Алипию:

«Зимним вечером в кабинет отца Алипия вошли несколько человек в штатском и вручили официальное постановление: Псково-Печерский монастырь объявлялся закрытым. Наместнику предписывалось уведомить об этом братию. Ознакомившись с документом, отец Алипий на глазах у чиновников бросил бумаги в жарко пылающий камин, а остолбеневшим посетителям спокойно пояснил:

— Лучше я приму мученическую смерть, но монастырь не закрою.

К слову сказать, сожженный документ являлся постановлением Правительства СССР и под ним стояла подпись Н. С. Хрущева.

Историю эту описал очевидец — преданный ученик Великого Наместника архимандрит Нафанаил».

Или другие два эпизода:

«Когда пришли отбирать ключи от монастырских пещер, отец Алипий скомандовал своему келейнику:

— Отец Корнилий, давай сюда топор, головы рубить будем!

Должностные лица обратились в бегство: кто знает, что на уме у этих фанатиков и мракобесов?

Сам же наместник знал, что отдает подобные приказы не на воздух. Однажды, когда в очередной раз пришли требовать закрытия монастыря, он без обиняков объявил:

— У меня половина братии — фронтовики. Мы вооружены, будем сражаться до последнего патрона. Посмотрите на монастырь — какая здесь дислокация. Танки не пройдут. Вы сможете нас взять только с неба, авиацией. Но едва лишь первый самолет появится над монастырем, через несколько минут об этом будет рассказано всему миру по „Голосу Америки“. Так что думайте сами!»

Жаль, что Шукшин этого не знал. Как бы ему это все понравилось! Быть может, он и сказку «До третьих петухов» написал бы совсем иначе.

37

«На лице Федина его компромиссы, измены и низости многих лет впечатались одна на другую, одна на другую и без пропуска (и травлю Пастернака начал он, и суд над Синявским — его предложение). У Дориана Грея это всё сгущалось на портрете, Федину досталось принять — своим лицом. И с этим лицом порочного волка он ведет наше заседание, он предлагает нелепо, чтоб я поднял лай против Запада, с приятностью перенося притеснения и оскорбления Востока. Сквозь слой пороков, избледнивший его лицо, его череп еще улыбается и кивает ораторам: да не вправду ли верит он, что я им уступлю?..»

38

В заключение сюжета с Фединым скажем, что в 1971 году Шукшин обратился к нему с просьбой написать предисловие к однотомнику своих рассказов. «Честно говоря, до сих пор не знаю: может, я на себя много взял? Если так, то не придавайте этому письму значения, этой моей просьбе, и даже не отвечайте: я отчетливо сознаю, сколько мало у Вас времени и как дорого оно Вам». Федин Шукшину ответил, но что именно, неизвестно, однако книга «Беседы при ясной луне» вышла без предисловия в 1974 году.

39

О Шределе, о его характере, судьбе сохранились очень интересные воспоминания Анатолия Гребнева в его книге «Записки старого сценариста», и судя по ним, это был абсолютный «чудик».

40

Примечательно, что в безжалостном нагибинском дневнике, где о ком только чего не прочитаешь, имя Шукшина почти не встречается, зато Шредель описан очень выразительно: «Даже Шредель не сумел изгадить вечер. Какой завистливый, неудачливый и противный человек!» Ну и кто после этого антисемит?

41

Хорошо понимая, насколько это вопрос раскаленный и сколько может вызвать резких отзывов и суждений, в том числе и у людей, Шукшина лично знавших, приведу одно личное свидетельство, с Василием Макаровичем напрямую не связанное, но, как мне представляется, имеющее к нему глубинное отношение. Как-то раз у меня зашел разговор об антисемитизме с одним из самых убежденных русофилов, человеком, заплатившим за свои слова и русские убеждения годами тюремного заключения, Леонидом Ивановичем Бородиным (кстати, невероятно любившим Шукшина и даже учредившим на собственные деньги вскоре по возвращении из лагеря премию его имени). И вот что он сказал, расхаживая по просторному кабинету главного редактора журнала «Москва»: «Господи, сколько я знал людей в патриотическом лагере, которые все валили на евреев. Евреи во всем виноваты, евреи всюду проникли, евреи все захватили, а потому делать ничего не надо, все равно не получится. Ругают евреев, чтобы оправдать собственную никчемность. Антисемитизм обессиливает русских патриотов».

42

С ней Шукшин, похоже, дела не имел, хотя в сильно беллетризованной и не вполне достоверной книге Тамары Пономаревой «Потаенная любовь Шукшина» встречается описание единственной аудиенции, во время которой «Екатерина Советская» принимала Шукшина в собственной ванной — байка, конечно, чепуха, но смешная.

43

По свидетельству Льва Александровича, они с Шукшиным не были знакомы лично, но однажды Шукшину предложили провести в ЦДЛ обсуждение его новой книги, а ведущим пригласили Аннинского. Шукшин, как передавали польщенному Аннинскому, сжал кулак левой руки, втиснул его в ладонь правой и с угрозой произнес: «Аннинский? Хорошо…» К сожалению, вечер не состоялся.

44

Не исключено, что к нему же относится и такая запись: «Они пока держат его на выпасе. Потом — зарежут. И съедят».

45

Речь идет о письме в президиум IV Всесоюзного съезда советских писателей, которое подписали 84 литератора во главе с К. Паустовским и В. Кавериным, но примечательно, что ни одного из так называемых деревенщиков в числе «подписантов» не оказалось.

46

Ср. в воспоминаниях И. П. Попова «Из дневника художника», хранящихся в архиве Государственного литературного музея: «Сергей Никоненко, он тоже был в курсе дела, что „какая-то зараза“ преследует „Макарыча“. Не знаю, но думаю, что и другой известный актер Евгений Лебедев был посвящен в это…»

47

Краткое разъяснение для современного читателя: в «Новом мире» (1969. № 4) вышла статья критика Александра Дементьева «О традициях и народности», направленная против журнала «Молодая гвардия» (злоупотреблявшего на своих страницах, по мнению критика, темой народности и экскурсами в дореволюционную историю); в защиту молодогвардейской линии выступили 11 писателей, опубликовавших в «Огоньке» (1969. № 30) открытое письмо «Против чего выступает „Новый мир“» (названное «Письмом одиннадцати»). Ср. также в рабочих тетрадях A. Т. Твардовского: «Ну, подлинно: такого еще не бывало — по глупости, наглости, лжи и т. п. Едва ли не все подписавшие этот антиновомировский, открыто фашиствующий манифест мужиковствующих, „паспортизированы“ на страницах „Нового мира“, вернее сказать аттестованы отдельно посвященными каждому рецензиями или, по крайней мере, „попутными“ характеристиками, начиная с Мих. Алексеева (вкупе с B. Шишовым!) и кончая дремучим, облекшим свою закаленную в органах юность во всякие „ой, дидо, ладо, Ладога“, <Александром> Прокофьевым. Но суть не в том, даже не в том, что самих генералов им не удалось подвигнуть на подписи — ни Шолохова, ни Леонова, ни Федина (нужды нет, что он член редколлегии, была бы охота!). А в том, что это самый, пожалуй, высокий взлет, гребень волны реакции в лице литподонков, которые пользуются очевидным покровительством некоей части „имеющегося мнения“».

48

Это, к слову сказать, хорошо понимал В. В. Кожинов, который единственный раз написал о Шукшине в середине 1960-х, а уже в 1970-е говорил, по свидетельству историка литературы В. П. Смирнова: «Он мне не интересен» — слова, которые трудно однозначно истолковать, но не исключено, что здесь включался принцип «свой — чужой».

49

Для полноты картины процитируем слова из еще одного интервью «шукшинского крестника» Евгения Попова, данного им в 2011 году журналу «Литературная учеба», которое многое проясняет в тогдашнем литературно-политическом раскладе, пусть даже речь идет о послешукшинском периоде в истории литературы: «…я-то прекрасно помню, что НИКТО из писателей-деревенщиков не громил альманах „Метрополь“, хотя, возможно, некоторые тексты альманаха и личности авторов вызывали у них омерзение. А вот некоторые будущие записные демократы — громили, найди газету „Московский литератор“ за 1979 год с огромной подборкой „МНЕНИЕ ПИСАТЕЛЕЙ О ‘МЕТРОПОЛЕ’: ПОРНОГРАФИЯ ДУХА“ или почитай стенограмму одного из секретариатов Московской писательской организации, опубликованную в № 82 НЛО, где над нами изгаляются люди, которые, как только КПСС прокукарекала перестройку, тут же принялись учить всех демократии.

И еще — у подлинных писателей нет врагов, даже таких общих, как отсутствие культуры. А подлинными я считаю и Распутина, и Крупина, и Личутина, и Леонида Бородина, и некоторых других литераторов из, вроде бы, „того лагеря“, таких, например, как менее известный, но замечательный прозаик из Иркутска Анатолий Байбородин. Говоря о „политике“, мы вряд ли когда друг с другом согласимся. Ну, так и не надо о политике, у нас есть наша работа, ремесло. Наша страна, наконец. Не ЭТА, а НАША, общая, одна на всех, другой нет и не будет. А ужасными для „демократов“ будут мои слова, что я, к примеру, и одиозного Владимира Бондаренко, знакомого мне с юности, не считаю исчадием ада. Многое в его деятельности для меня совершенно неприемлемо, но мы спокойно общались в прошлом году в Ясной Поляне во время толстовских чтений, избегая, разумеется, „скользких“ тем. Он эрудирован, умен, любит литературу, а если любит заодно Проханова и Зюганова, так это, в конечном итоге, его, а не мое дело».

50

Вот это предисловие: «Герой рассказа „Пьедестал“ — человек, далекий от искусства, от творчества, не обладающий искрой таланта. Но ему внушили, что все это у него есть. И он усиленно пробивается в „гении“, избирая, казалось бы, самый верный, самый безотказный путь — создать нечто настолько выходящее из ряда вон, чтобы поразить всех. Поэтому он не просто пишет, он „придумывает“ картину. И здесь, как всегда, писатель удивительно точно попал в цель, изобразив типичный путь в „гении“ иных современных „ремесленников от искусства“, рядящихся в тогу модернизма. Рассказ написан в манере острой сатиры, гротеска. От былого добродушного юмора, который был уместен по отношению к героям, симпатичным писателю, не остается и следа».

Тут вот что обращает на себя внимание: рассказ много сложнее и неоднозначнее и по замыслу, и по исполнению. И когда инфернальная жена Смородина, Зоя, запрещает мужу писать картину «про передовика какого-нибудь», вспоминаются строки Василия Макаровича из письма сестре, объясняющие замысел и выбор героя «Калины красной»: «Конечно, про передовиков — меня хвалить будут, но не хочу».

51

Еще более странным выглядит утверждение Анатолия Дмитриевича Заболоцкого в «Русском вестнике» в 2011 году: «Опубликовать написанное была главная забота его жизни. До его смерти он успел опубликовать всего один том из восьми томов, опубликованных в Барнауле в 2009 году. Вот сколько текстов лежало у него в столе». Достаточно открыть комментарии к шукшинскому восьмитомнику, для того чтобы убедиться: за очень небольшим исключением вся проза, что в эти восемь томов вошла, была при жизни Василия Макаровича опубликована.

52

К этому стоит добавить фрагмент из книги В. Фомина «Пересечение параллельных»: «Вопреки ожиданиям, камера Заболоцкого не перечеркнула, а подчеркнула достоинства шукшинского „разговорного“ кинематографа, добавив к ним и достоинства истинно кинематографической культуры выражения». Тут главное — это многозначительное «вопреки ожиданиям». Как же — не дождались!

53

Не исключено, что именно тогда Шукшин записал в рабочих тетрадях: «Хочешь быть мастером, макай свое перо в правду».

54

Интересно происхождение этого халата. Лидия Николаевна Федосеева рассказывала Ирине Александровне Сергиевской о том, как однажды они были с Шукшиным в гостях у Андрея Тарковского и Андрей Арсеньевич был одет в роскошный халат. «Я тоже такой хочу», — сказал Шукшин жене, а дальше, по мнению Сергиевской, можно истолковать использование халата в фильме по-разному: либо как пародию на Тарковского, либо как пародию на самого себя, захотевшего халат, как у Тарковского.

55

А вот для эмиграции был чужим, что очень точно выразил в одном из писем Сергей Довлатов: «Надо сказать, обстановка в эмиграции помойная, ярлыки вешаются быстрее, чем в Союзе, стоит положительно упомянуть, например, Шукшина, и тебя объявят просоветским и даже агентом КГБ, организуют какие-то дикие кампании по бойкотированию советских фильмов…»

56

Сохранилось воспоминание Михаила Ульянова о том, как играл Шукшин в этой картине: «…у Василия Макаровича грим был мучительный, часа на три — пластический грим коневской бритой головы. И опять он был замкнут, опять неразговорчив. На съемках он вел себя послушно, не вмешивался ни в режиссуру, ни во что другое, словно говорил: „Хотите так? Пожалуйста…“ Работал спокойно, профессионально, достойно». А Анатолий Заболоцкий писал о том, что «против всяких его желаний ему пришлось исполнять роль маршала И. С. Конева в фильме „Освобождение“».

57

Который, к слову сказать, в интервью агентству «Ассошиэйтед Пресс» и газете «Монд», опубликованному на Западе 29 августа 1973 года, назвал фамилии четырнадцати писателей, которые составляют, по его мнению, ядро русской прозы, и среди них — Шукшина.

58

Очень важен, хотя и не вполне ясен вопрос об отношении Шукшина к травле и высылке Солженицына из СССР в феврале 1974 года (когда окрыленный успехом «Калины красной» Василий Макарович находился на лечении в Кремлевской больнице). «Вершиной Солженицына оба Василия <Шукшин и Белов> находили „Матренин двор“ и „Захара Калиту“, а в только что прочитанном „Августе четырнадцатого“ находили желание автора соревноваться со Львом Николаевичем, — вспоминал А. Д. Заболоцкий. — Возвращались к разговорам о Солженицыне, выходило, что он в своих исторических сочинениях чего-то не договаривает, трактует иные факты истории и судьбы в дозволительно принятой направленности». Под этими уклончивыми фразами (Заболоцкому вообще-то несвойственными) автор воспоминаний, скорее всего, имел в виду отсутствие в солженицынском романе надежных следов масонского заговора. Но гораздо важнее другое: в начале 1970-х и Шукшин, и Белов Солженицына читали, в том числе в «самиздате». А когда в феврале 1974-го вологодский Василей писал алтайскому: «Телефон — хоть отключай. Из „Лит. России“ звонят — нужен отклик. Я отказался. Намекнули на последствия. А вчера был анонимный звонок. Какая-то тварь интеллигентным голосом говорит мерзость, вешает трубку. Вероятно, тутошняя. Да черт с ней!..», то речь, скорее всего, шла об аресте и высылке Солженицына, в связи с чем от Белова требовали «одобрямса», и можно не сомневаться: сочувствие «деревенщика» было в ту пору на стороне изгнанника. Шукшин, надо полагать, это сочувствие разделял — иначе Белов ему не писал бы.

59

Виктор Некрасов, например, попросту отказывался понимать стратегию Шукшина в последние годы его жизни: «Потом он снимался у Герасимова, того самого Сергея Аполлинариевича, получил за это даже премию, потом в „Освобождении“, в лысом парике изображал Конева… Зачем?! <…> зачем же были ему все эти Коневы, Герасимовы, Бондарчуки, Шолоховы?.. <…> Я любил его. И он меня, по-моему, тоже. Но что-то нам мешало в последние годы. Мне кажется, он стеснялся своей премии, своих Коневых. Не мог не стесняться».

60

Вот полностью мысль Заболоцкого: «Приведу список поминаемых <Шукшиным> часто и дружелюбно: Леша Ванин, Саня Саранцев, Гена Шпаликов, Иван Рыжов. Муся Виноградова, Люба Соколова, Жанна Прохоренко, Леша Петренко, Леня Быков, с интересом — Вадим Спиридонов, настороженно — Жора Бурков. Кумирами для него были Иван Пырьев, Александр Твардовский, Михаил Шолохов, Леонид Леонов. В последний год лично познакомился с Георгием Свиридовым и архитектором Мельниковым, но, пожалуй, ближе других его душе были ровесники Василий Белов и Валентин Распутин. Тарковский, Товстоногов, Климов, Панфилов — оппоненты. Последние годы избегал Хуциева, а когда случалось заходить в ЦДЛ, просил посмотреть, не сидит ли в кафе Белла Ахмадулина, если да, мы уходили в „Славянский базар“. Шукшин люто не принимал Евтушенко, Окуджаву, Вознесенского и всех космополитов».

61

Эта фраза в интервью не вошла.

62

Кстати, в записях Георгия Буркова любопытно его собственное видение сюжета: «Вернувшись к своим воротам, я должен пройти путь к новому месту, совершенно не похожему на шукшинское, но близкое по духу шукшинскому. Послали дурака за справкой (или еще за чем-то), а он пропал. Ждали, ждали его, пошли искать. А их, дураков, много! И все со справками. И все при деле и все командуют».

63

Тут возникает вопрос: знал или не знал Шукшин о разногласиях между Михаилом Александровичем Шолоховым и Александром Исаевичем Солженицыным? Кампания по обвинению Шолохова в плагиате «Тихого Дона» по-настоящему разыгралась лишь осенью 1974 года, когда в Париже была опубликована книга И. Медведевой-Томашевской «Стремя „Тихого Дона“» с предисловием А. И. Солженицына. До этого могли ходить, конечно, какие-то слухи, опиравшиеся на публикации в западной прессе, но насколько придавал им значение Шукшин? Анатолий Заболоцкий считал, что придавал: «По мнению, созданному в Москве о Шолохове, он представлялся надуманным классиком, который и „Тихий Дон“ будто бы не сам написал. Макарыч вспоминал, как на пароме в Новочеркасске музейная дама втолковывала ему новые данные из Англии о плагиате Шолохова». Однако это воспоминание ничем не подтверждается. Что же касается В. Белова, то он относился к Солженицыну с явным уважением, свидетельством чему опубликованная в седьмом томе собрания его сочинений публицистика. Некоторое раздражение по отношению к Солженицыну могло возникнуть у Белова в 1993-м, когда автор «Привычного дела» написал автору «Архипелага ГУЛАГ» полное горечи и недоумения открытое письмо в связи с событиями октября того черного года, и не исключено, что именно позиция Александра Исаевича, поддержавшего расстрел Белого дома, повлияла на тональность беловских мемуаров. Но — и это личное свидетельство автора этой книги — на мой вопрос, как вы относитесь к Солженицыну, заданный Белову в 2000 году, Василий Иванович ответил: «Очень хорошо отношусь, очень ценю его».

64

В книге воспоминаний Г. Буркова «Хроника сердца» приводится одна его довольно странная дневниковая запись 1974 года, которая с трудом поддается истолкованию в ее второй части: «(Шукшин) — Ты заготовил, у тебя есть место, куда бежать? — Нет. — А вообще думаешь об этом? — Думаю. Я об этом все время думаю. — Я бегал. Глупо получилось. Надо мной же смеялись. Приехал Шолохов за мной: „Ну, Вася, насмешил всех!“».

65

Тут есть некоторая неясность, наводящая на мысль о том, что Шукшин по обыкновению многое придумал. Во всяком случае, в том варианте интервью на шолоховскую тему, который был опубликован в газете «Орловский комсомолец» 30 октября 1974 года, Василий Макарович говорил: «Оказалось, что он знает меня лучше, чем я его. Возьмем такой факт: он знал, что у меня язва желудка и я ничего не пью. А я не знал, что он уже давно ничего не пьет». Где отражена более точная картина — в воспоминаниях Заболоцкого или в интервью Шукшина, остается только догадываться, но из воспоминаний о Шолохове известно, что от алкоголя в разумных пределах Михаил Александрович не отказывался.

66

Ср. в воспоминаниях Анатолия Заболоцкого, который сначала процитировал Георгия Буркова: «Шукшин ждал, что его позовут для личной встречи с Шолоховым. Корил себя, что признался об этом мне, нервничал, открылся, слабость проявил, злился на себя», — а потом возразил Буркову: «Нет, Георгий, злился он, что вылетел не вовремя с тостом» — и тут очень важен этот глагол «вылетел», употребленный Шукшиным и в пьесе, и в разговоре с Заболоцким, на что впервые обратил внимание рижский исследователь творчества Шукшина, автор статьи с характерным названием «Шукшин и Шолохов: неслучившийся диалог» П. С. Глушаков. И можно предположить, что в сцене с Мудрецом в сказке «До третьих петухов» сказалась досада Шукшина не на Шолохова, нет, а на самого себя, на свой собственный «нежданчик». И кстати, любопытно, что глагол «вылететь» в похожем значении был употреблен Шукшиным в письме Василию Белову в феврале 1974-го: «…как где вылетишь, так самому потом совестно».

67

И характерно продолжение этой мысли, процитированное Анатолием Софроновым (!), который приехал в Вешенскую через неделю после съемочной группы, и позднее в статье «Пора сенокоса», опубликованной в 32-м номере «Огонька» за 1974 год, где передавал устный рассказ Шолохова: «Приехали за советом: как делать картину? Что я мог им сказать? Не отступайте от правды. „Можно взять это на вооружение?“ — Шукшин спрашивал. „Показывайте все, как было…“ — „Все, как было?“ — „Все… Победа-то наша“».

68

Вешенская не была родиной Шолохова, но Михаил Александрович прожил здесь очень много лет, и Шукшин воспринимал ее именно так: «Шолохов — весомое подтверждение того, что писатель не должен, не может избегать дней и атмосферы своего детства».

69

Причем в отличие от апокрифического леоновского сюжета известны слова Белова из его письма Шукшину, написанного в августе 1974 года, где выражена схожая, в духе «бросай киношку, ты же писатель», мысль: «Лида говорит, что Разина запустили. Слава Богу, и поздравляю! Но что будет с твоей прозой? Думаю об этом с тревогой. Это все равно что плыть на Катуни на двух бревнах. Одна нога на одном, другая — на другом. Хорошо еще, что ты можешь быстро переключаться. Но запомни: при переключении движок молотит впустую и падает скорость (это уже из моей шоферской практики)».

70

В связи с чем Шукшин еще в 1972 году написал Виноградову очень важные строки, которые много раскрывают в нем самом: «Я плотно думаю об этом замысле, т. е. — о характере. А совсем скоро получу возможность сесть и писать. Мне нравится эта затея серьезно. И серьезно тоже, если б так сложились обстоятельства, стал бы играть. Чую здесь такую мякоть русскую, выебон наш русский — и боль настоящая и показуха — спектакль, и скоморох, и страдалец — вместе. Это — правда, наболело, и это так было бы понятно русским людям. Они бы, наверно, приветствовали это. Надо, Валя. То есть я буду писать. Еще охота тебе сказать, не чувствуй себя совсем одиноко, не ходи к прокурору и не пей. Все бесполезно, все от отчаяния. Ты в хорошей злой форме, не губи ее. <…>».

71

Ср. в дневнике писателя Георгия Елина: «Что, кроме порядка на рабочем столе, поразило — целый склад растворимого кофе: штабеля банок под столом, на подоконнике, на полу возле балконной двери. Очень много, даже для привычного к заначкам кофемана. Заметив любопытный взгляд, Федосеева сказала: Вася, слава Богу, почти совсем пить бросил, теперь алкоголь кофеином заменяет. Все лучше, чем водку-то. Ему одной растворимой банки на день-два хватает…»

72

И тут, конечно, опять вспоминается пророческий «Алеша Бесконвойный»: «Потом Алеша полежал на полке — просто так. И вдруг подумал: а что, вытянусь вот так вот когда-нибудь… Алеша даже и руки сложил на груди и полежал так малое время. Напрягся было, чтоб увидеть себя, подобного, в гробу. И уже что-то такое начало мерещиться — подушка вдавленная, новый пиджак…»

73

Волгоградская журналистка Ксения Бурменко в статье «Играл на износ», опубликованной в «Российской газете» 2 октября 2014 года, процитировала слова одного из жителей станицы Клетской: «Иван Алексеевич Чекунов, начальник нашего аэродрома и „авиации“ — в то время нашего основного вида транспорта (с ним дружили все артисты), рассказывал, что накануне смерти Шукшин был очень подавлен. Приходил в Клетскую на почту, дважды пытался дозвониться в Москву, домой. Не получалось. Вечером, наконец, ему ответили. Он узнал, что его жена, Лидия Николаевна, уехала на съемки в Болгарию. Очень он не хотел этой поездки — в Москве без родителей оставались маленькие дочери, но она его не послушала. Жара, баня, переживания из-за семьи; вечером Василий Макарович малость выпил». Но насколько все это соответствует действительности? Во всяком случае, то, что Лидия Николаевна была в Болгарии, точно не могло стать для него новостью. Еще 28 сентября Василий Макарович писал матери: «Лида сейчас в Болгарии (на 10 дней до первого октября), с детьми живет теща…» Скорее он ожидал, что 1 октября она уже вернется, но Лидия Николаевна в Болгарии задержалась.

74

Этот эпизод описан в мемуарах Г. Буркова «Хроника сердца» трижды, и в одном из вариантов имеет продолжение:

«— Чья совесть? Их совесть? — судья показывает на пьяниц.

— Почему их? И ваша тоже, — отвечает мать».

Ср. также слова Шукшина в воспоминаниях Михаила Ульянова: «Знаешь, не получается пьеса. Я ее в общем-то написал, но не знаю, чем кончить. Я понимаю, что русскому мужику пить — горе. Я понимаю. Но чем кончить, не знаю. А просто-напросто сказать, что пить вредно, тоже не могу. Мне нужен финал, а придумать не могу. Поэтому вот такая история…»

75

Очевидная ошибка А. Д. Заболоцкого: публикатор «Протоколов сионских мудрецов» С. А. Нилус и художник П. А. Нилус — два родных брата, но с очень разными судьбами и взглядами, что в данном случае важно не в укор мемуаристу, а как свидетельство того, что Анатолий Дмитриевич не принадлежал на момент своего высказывания к профессиональным конспирологам и борцам с масонским заговором.

76

Элем Климов рассказывал Валерию Фомину, как на похоронах Шукшина его взял за рукав редактор Госкино, возглавлявший куст исторических фильмов: «„Мы тут посоветовались, — а гроб рядом стоит в двух шагах, — что ‘Разина’, Элем Георгиевич, вам надо делать. В ЦК мы уже проконсультировались“. Меня как током ударило! Разворачиваюсь — пришиб бы его наверное на месте. Лариса <Шепитько> успела меня схватить: „Ты что?! Здесь!..“».